Принцип добросовестности в частном праве: вопросы теории, законодательства и практики

УДК 347.129

Страницы в журнале: 44-49

Е.Б. Абакумова,

кандидат юридических наук, доцент кафедры конституционного и административного права Новосибирского военного института им. генерала армии И.К. Яковлева войск национальной гвардии Российской Федерации, доцент кафедры гражданского права и процесса Сибирского института управления — филиала РАНХиГС, научный сотрудник отдела социальных и правовых исследований Института философии и права Сибирского отделения РАН Россия, Новосибирск sapa@ngs.ru

Раскрывается сложносоставное смысловое значение и содержание принципа добросовестности участников частноправовых отношений с точки зрения науки цивилистики, законодательства и практики его применения. На основе комплексного межотраслевого анализа и сравнительного осмысления норм российского и зарубежного правопорядков формулируются выводы о тенденциях и перспективных направлениях развития основ обеспечения «доброй воли» в гражданском, корпоративном и иных отраслях частного права.

Ключевые слова: добросовестность участников гражданских правоотношений, принципы частного, гражданского права, основы частного, гражданского права, корпоративные отношения, предпринимательские правоотношения, правовое обеспечение.

Содержание категории «добросовестность» имеет две смысловые составляющие: «добро» и «совесть». В рамках правового исследования целесообразно отойти от рассмотрения понятия «добро» с философской, исключительно этимологической точки зрения и обозначить его юридическое содержание, применимое к современному частному праву. Именно юридико-теоретический смысл добра усматривается в нацеленности действий субъекта права на создание и изменение правоотношений, имеющих положительную детерминанту и обладающих реальной или потенциальной ценностью для создания, изменения определенных материальных благ (и (или) связанных с благами материального мира имущественных, личных неимущественных прав), извлечение из реализации субъектных правомочий, направленных на них, объективной пользы. Именно проявление в действиях участников правоотношений и их правовых основаниях положительного, созидательного фактора и ориентированности представляется в данном случае определяющим.

Раскрытие содержания второй правоформирующей составляющей рассматриваемой дефиниции — «совесть» — исходит в большей степени именно из этимологического понимания данной категории, производной от слов «весть», «ведать», «знать», «разуметь» [5, с. 29]. Именно определение понятия «совесть» среди прочих нравственно-правовых категорий традиционно вызывает большой интерес у теоретиков права, что в заметной степени обусловлено тем, что совесть в праве выступает и проявляется в различных аспектах, выполняет ряд побудительных и квалифицирующих функций в правоотношениях, обеспечиваемых многими отраслями права, как публично-правовыми, так и частноправовыми. В современной правовой реальности совесть играет важнейшую роль, ведь от уровня моральной воспитанности, правовой культуры и главное — совести, проецируемой в правоприменение, субъектов права зависит соблюдение общественных правил поведения, облеченных юридической силой закона в нормы права.

Обосновывая классификацию добросовестности как правовой — не только теоретической, но и прикладной категории, — М.М. Агарков определяет добросовестность в объективном и субъективном смысле [2, с. 426—429]. Субъективная добросовестность трактуется автором как отсутствие осведомленности субъекта права об условиях, запрещающих его реализацию. Объективная добросовестность раскрывается через некий формат, модель поведения, формируемую между субъектами гражданских правоотношений.

По нашему мнению, «добрую совесть» можно определять и как правовую деятельность, и как правовое средство. Следовательно, правомочно выделить три основополагающие функции совести: 1) побудительную и удерживающую, которая имеет значение в определении оснований совершения активных действий субъектов (в отдельных случаях — их правового бездействия); 2) требующую и препятствующую, проявляющуюся в динамике совершения активных действий субъектов; 3) одобряющую и осуждающую, которая обретает значение в случае, если активные действия или правовое бездействие субъектов в будущем или в процессе правоотношений будут подвергнуты правовой оценке, в том числе судом. Таким образом, применительно к праву категория «совесть» ощутимо шире родственной ей дефиниции «мотив», так как первая имеет более выраженную субъективную, оценочную компоненту, позволяющую ее носителю оценить правовые последствия правовой активности [7, с. 60—72].

То, что практическое применение категории «добро, совесть и добросовестность» как сложносоставной определяющей правомерности и правовой созидательной направленности субъективного гражданско-правового поведения является затруднительным, продиктовано в большей степени содержанием в них оценочных характеристик, что в значимой мере зависит от того, к каким именно правоотношениям и на каком этапе их развития применяются эти затрудненные в точном определении дефиниции.

Потребность рассмотрения в рамках частного, прежде всего гражданского, предпринимательского, корпоративного, права категорий «совесть» и «добросовестность» обусловлена многими факторами, в том числе проблемой практических проявлений злоупотребления субъектами права своими гражданскими правами. Сложность определения и оценки добросовестности участников гражданских правоотношений усиливается тем, что в науке цивилистики и практике частноправовых отраслей права добросовестность рассматривается в нескольких ипостасях — как условие, цель, мотивация и гражданско-правовая обязанность. Причем правоприменение в каждом случае, оценивая наличие и даже степень выраженности «доброй совести» в действиях участников конкретных правоотношений, должно иметь возможность определить и оценить ее фактический характер, установить причинно-следственную связь между основанием возникновения права (или отдельного правомочия), его носителем, субъективными действиями и их объективными последствиями. Основой всех названных компонент юридически значимого поведения, предполагается, как раз и выступает добросовестность как правовая детерминанта, влекущая своим наличием и определяемостью не только правомерность возникновения и изменения правоотношений, но и их правовые последствия, правомерность, что подчас имеет значение не только непосредственно для их участников, но и для третьих лиц, а также государства как правового регулятора.

Еще до момента прямого закрепления на уровне федерального законодательства нормы о том, что добросовестность участников гражданских правоотношений предполагается (п. 5 ст. 10 Гражданского кодекса РФ) [10], нормы ГК РФ, обеспечивающие имущественные отношения, указывали на добросовестность как необходимое качество, признак определенных гражданско-правовых отношений, в целях отнесения их к категории правомерных и порождающих правовые последствия. В частности, речь идет о гражданских нормах, регулирующих вопросы приобретательной давности (ст. 234 ГК РФ) [4]. В данном случае можно было оценивать добросовестность в значении права требования, поскольку наряду с другими условиями правомерности приобретения (открытость, непрерывность и установленный законом срок) добросовестность еще до внесения в закон указанных изменений являлась необходимым основанием для владельца приобрести право собственности на имущество.

Не только в гражданском законодательстве после 2013 года, но и в практике его применения стали более очевидны отсылки к правообразующему принципу доброй совести, что оказалось свойственным не только нормам, обеспечивающим вещные и обязательственные отношения, но и корпоративным. Принимая во внимание, что корпоративное право можно считать подотраслью права гражданского, отдельного интереса заслуживает рассмотрение принципа добросовестности и анализ специфики его оценивания и правоприменения именно относимо к корпоративным отношениям [1, с. 57—62].

Для осмысления значения и значимости принципа добросовестности в корпоративном праве обратимся к российскому опыту его применения в сравнительно-правовом сопоставлении с английским корпоративно-правовым порядком; дополнительный интерес такого сравнения продиктован традиционным отнесением российского и английского права в целом к разным, принципиальным образом отличным правовым семьям.

При рассмотрении принципа добросовестности в корпоративном праве (как подотрасли гражданского права) и предпринимательском праве (как комплексной отрасли, объединяющей в своем предмете регулирования в том числе корпоративные отношения) необходимо учитывать наличие категории разумного предпринимательского риска. Для предпринимательской деятельности, причем неважно, осуществляемой на основании гражданско-правовых обязательств двумя и более субъектами или же реализуемой в рамках одного юридического лица путем оформления отношений корпоративными соглашениями, предпринимательский риск имеет очевидное правоформирующее и правотрансформирующее значение. Для собственно предпринимательской деятельности ее рисковый характер относится к сущностным, квалифицирующим признакам этой деятельности как таковой, принципиальным образом отличающим ее от других, казалось бы схожих видов экономической активности, например от деятельности хозяйственной [4]. Еще больший интерес исследование обозначенного вопроса определения принципов осуществления и правового обеспечения сферы предпринимательства, урегулированного различными отраслями и подотраслями права, в том числе корпоративного, приобретает в условиях отсутствия нормативной базы установления правовой взаимосвязи принципа добросовестности и определения сущности предпринимательского риска, допустимых, экономически оправданных его пределов. В российском частном правопорядке совокупность мер воздействия, предусмотренных в качестве защиты от злоупотреблений корпоративными структурами, обычно выделяют в отдельную группу [8].

Традиционно проблемным вопросом применения института ответственности органов управления хозяйственного общества в российском корпоративном праве является применение оценочных стандартов поведения. Специалистами, в том числе М.А. Игнатовым и Е.М. Ефремовым [6, с. 251—255], исследуются противоречия, возникающие с введением в корпоративное законодательство категории добросовестности и связанной с нею категории разумности, а также соотношение привычных стандартов корпоративного поведения с механизмом разумного предпринимательского риска, интерес к которому в последнее время наблюдается также со стороны судей и арбитров. Проблематика процессуального сущностного определения соответствия действий участников корпоративных отношений принципам доброй совести и разумности предпринимательского риска предопределила нехватку продуктивной судебной практики на протяжении длительного периода времени. Отчасти ситуацию прояснило принятие постановления Пленума Высшего Арбитражного Суда РФ от 30.07.2013 № 62 «О некоторых вопросах возмещения убытков лицами, входящими в состав органов юридического лица», в пунктах 2 и 3 которого были обозначены типовые стандарты корпоративного поведения, в которых недобросовестность и неразумность поведения презюмируются. Пленум ВАС РФ еще раз подчеркнул, что предпринимательской деятельности, составной частью которой можно определять корпоративные отношения, присущ экономически рисковый характер. Следовательно, в процессе разрешения соответствующей категории дел становится необходимым применение конструкции разумного предпринимательского риска. Под действиями в пределах разумного предпринимательского риска в данном случае следует понимать принятие обоснованных управленческих решений в ситуации, не имеющей однозначной модели поведения [12].

Постановлением Пленума Верховного Суда РФ от 23.06.2015 № 25 «О применении судами некоторых положений раздела I части первой Гражданского кодекса Российской Федерации» суды подтвердили свое право самостоятельно признавать недобросовестным поведение участника гражданского спора, даже если об этом не просила противоположная сторона. Данным судебным актом высшего судебного органа российским судам указано на необходимость занимать активную позицию в гражданских процессах, в частности делать самостоятельные выводы о недобросовестности участников спора. Здесь мы видим проявление рассматриваемого основополагающего принципа реализации частноправовых отношений в рамках не только материального права, но и процессуального, где его практическое применение приобретает еще больший прикладной смысл и ценность. Очевидно, принцип добросовестности участников гражданского процесса играет значимую роль для принятия объективных решений судами, так как в ходе судебного процесса могут выявляться факты, указывающие на несоответствие данному принципу не только ответчика, но и истца [13]. Соответственно, дело текущего и ближайшего будущего времени — это выработка критериев, стандартов определения наличия доброй совести в процессуальных правоотношениях, возникающих по поводу сформировавшихся ранее материальных правоотношений.

Для целей института ответственности корпоративных органов юридического лица добросовестность используется именно в качестве стандарта поведения. Этой же правоопределяющей и правооценивающей цели служит и стандарт разумности, который позволяет сравнить поведение лица с тем, как в подобных условиях действовал бы другой субъект права, обладающий сходным положением, знаниями и навыками. Значимость стандартов добросовестности и разумности в корпоративном поведении в качестве элемента российского корпоративного права обозначается в Кодексе корпоративного управления, который носит рекомендательный характер, а ст. 3 подчеркивает морально-этическую сущность данных категорий, однако придает им практический смысл [11].

На нормативном уровне стандарты добросовестного поведения в корпоративном праве были закреплены в ст. 71 Федерального закона от 26.12.1995 № 208-ФЗ «Об акционерных обществах», статьях 53, 53.1 ГК РФ, а их исполнение обеспечивается возможным применением мер имущественной ответственности [9].

В английском правопорядке судебная практика в определении категорий добросовестности, разумности предпринимательского риска шагнула вперед, в частности, видимо, благодаря более развитой эмпирической части правоприменения и его правоформирующей значимости в правопорядках данной правовой семьи. В Англии действия менеджмента компании в рамках разумного предпринимательского риска принято называть стандартом поведения директоров (standard of behavior). В англоязычной литературе отмечается, что трудность определения надлежащего стандарта поведения директоров заключается, по сути, в принимаемых ими бизнес-решениях, поскольку данные решения основаны на риске. Следовательно, для суда представляется чрезвычайно сложным оценить на момент рассмотрения дела, было ли принятое органом управления решение экономически обоснованным [14].

До принятия Закона о компаниях 2006 года (далее — Закон о компаниях) общие обязанности директоров определялись исключительно судебной практикой и не были кодифицированы. Как следствие, в п. 336 пояснительной записки к Закону о компаниях уточняется, что традиционно суды не требовали от директоров проявлять большую степень мастерства, чем можно разумно ожидать от лица, занимающего данную позицию (так называемый субъективный тест, указанный в п. «b» ст. 174 Закона о компаниях). Однако после принятия Закона о банкротстве 1986 года (далее — Закон о банкротстве) в судебную практику был введен и так называемый объективный тест, описанный в ст. 214 Закона о банкротстве, дословная формулировка которого позднее была перенесена в п. «a» ст. 174 Закона о компаниях. Среди прочих общих обязанностей директоров (таких как действовать в пределах своих полномочий (ст. 171), содействовать успешному ведению дел компании (ст. 172), принимать независимые решения (ст. 173), избегать конфликта интересов (ст. 175), не извлекать выгоду от действий третьих лиц (ст. 176), раскрывать информацию о своей заинтересованности в сделке (ст. 177)) обязанность проявлять разумную заботливость, умение и усердие в отличие от остальных не является фидуциарной [3, с. 10—40].

Среди установленных Законом о компаниях общих обязанностей (статьи 171—177) директорам вменяется в обязанность проявлять разумную заботливость, умение и усердие (ст. 174). В соответствии со ст. 174(2) «это означает, что проявление разумной заботливости, умения и усердия будет осуществляться разумным прилежным лицом, обладающим: во-первых, общими знаниями, навыками и опытом, которые разумно ожидать от лица, осуществляющего функции директора как исполнительного органа юридического лица по отношению к компании, и, во-вторых, общими знаниями, навыками и опытом, которыми обладает конкретное лицо, назначенное директором». Также интересным является вопрос о том, какая форма вины должна наличествовать для того, чтобы было основание привлечения директора к ответственности за нарушение стандарта поведения — грубая неосторожность или простая неосторожность (при наличии умысла директор привлекается в любом случае).

Обобщая обзор критериев предпринимательского риска в английском корпоративном праве, можно указать на то, что английские суды и нормотворчество при определении стандарта поведения директора в первую очередь ориентируются на субъективные критерии, такие как знания, навыки и опыт, присущие ему как конкретному лицу, от которого не требуется приложения чрезвычайных усилий для соответствия стандарту поведения и ненарушения разумного предпринимательского риска. Для этого директору достаточно всего лишь действовать добросовестно, вести себя подобно обычному разумному участнику оборота и использовать присущие ему знания, умения и опыт как лицу, исполняющему управленческие обязанности, так и как отдельной личности. Таким образом, применение стандарта предпринимательского риска соответствует потребностям общества, сложившимся в обороте, так как позволяет расширить возможности директора по ведению бизнеса, освобождая его от избыточной ответственности за принятие инициативных, но экономически оправданных решений. Кроме того, данная конструкция позволяет определить область свободы, выходя за пределы которой орган управления подлежит ответственности. Поэтому представляется необходимым систематизировать признаки решения, принятого в рамках разумного предпринимательского риска, учитывая при этом как объективные факторы, на которые часто обращают внимание российские суды (обоснованность риска, нацеленность на получение прибыли, соответствие аналогичным сделкам в профессиональном сегменте, попытку избежать большего ущерба, соответствие стандартам добросовестности и разумности), так и субъективные, служащие критерием стандарта поведения директоров в Англии (умения, знания и опыт директоров как лиц, осуществляющих определенные функции в компании, так и как разумных добросовестных участников оборота) [6, с. 251—255].

Подводя итог анализу формирования и реформирования восприятия содержания принципа добросовестности как определяющей правоформирующей детерминанты в российском частном праве и зарубежных правопорядках, отметим, что в наличествующих современных условиях активизации судебной практики усиливается необходимость разработки новой конструкции доброй совести в праве, оценки степени фактического «перевеса» в сторону усиления коммерческого, управленческого риска и ослабления «доброй воли», что возможно осуществить путем выработки и применения критериев, определения данного соотношения, установления наличия частноправового баланса или его отсутствия.

Список литературы

1. Абакумова Е.Б. Перспективы применения корпоративного договора в России // Современное право. 2016. № 5. С. 57—62.
2. Агарков М.М. Проблема злоупотребления правом в современном гражданском праве // Известия Академии наук СССР. Отделение экономики и права. 1946. № 6. С. 426—429.
3. Будылин С.Л. Разум и добрая совесть: обязанности директора в США, Великобритании, России // Вестник Высшего Арбитражного Суда РФ. 2013. № 2. С. 10—40.
4. Гражданский кодекс Российской Федерации (часть первая): федер. закон от 30.11.1994 № 51-ФЗ (ред. от 28.03.2017) // Российская газета. 1994. 8 дек.
5. Гусейнов А.А. Язык и совесть. М., 1996. С. 29.
6. Игнатов М.А., Ефремов Е.М. Соотношение предпринимательского риска и стандартов добросовестности в вопросе о привлечении к ответственности органов управления в российском и английском корпоративном праве // Вестник Костромского государственного университета им. Н.А. Некрасова. 2016. № 3. С. 251—255.
7. Курбонов К.Ш. Содержание и значение категории «добросовестность» в гражданском праве // Юридическая наука: история и современность. 2016. № 2. С. 60—72.
8. Молотников А.Е. Ответственность в акционерных обществах. М.: Волтерс Клувер, 2006.
9. Об акционерных обществах: федер. закон от 26.12.1995 № 208-ФЗ // Российская газета. 1995. 29 дек.
10. О внесении изменений в главы 1, 2, 3 и 4 части первой Гражданского кодекса Российской Федерации: федер. закон от 30.12.2012 № 302-ФЗ // Российская газета. 2013. 11 янв.
11. О Кодексе корпоративного управления: письмо Банка России от 10.04.2014 № 06-52/2463 // Вестник Банка России. 2014. 18 апр.
12. О некоторых вопросах возмещения убытков лицами, входящими в состав органов юридического лица: постановление Пленума ВАС РФ от 30.07.2013 № 62 // Вестник Высшего Арбитражного Суда РФ. 2013. № 10.
13. О применении судами некоторых положений раздела I части первой Гражданского кодекса Российской Федерации: постановление Пленума ВС РФ от 23.06.2015 № 25.URL: http://ppt.ru/news/133417 (дата обращения: 20.06.2016).
14. Janet D. Company law. Hampshire: Palgrave, 2001.