Понимание объекта преступления и толкование уголовного закона

УДК 343.28/.29

Страницы в журнале: 71-77

В.Н. Винокуров,

кандидат юридических наук, доцент кафедры уголовного права и криминологии Сибирского юридического института МВД России Россия, Красноярск VinokurSiblaw@mail.ru

Рассматривается зависимость понимания объекта преступления и толкования норм Особенной части Уголовного кодекса РФ. Исследуется понятие пробела в праве, выделяются его аспекты. Утверждается, что объектом преступления являются общественные отношения. Обосновывается необходимость использования абстрактных способов изложения уголовно-правовых запретов.

Ключевые слова: объект преступления, диспозиция статьи, общественные отношения, законность, толкование закона, состав преступления, практика, аналогия.

Важность понимания того, что является объектом преступления, можно обосновать тем, что он как элемент состава преступления определяет содержание признаков, характеризующих остальные его элементы. В.В. Мальцев отмечает: «Контуры деяния находятся в границах объекта преступления» [13, с. 11]. Это обусловлено тем, что характер отношений, выступающих объектом преступления, влияет на конструирование и закрепление в диспозициях норм Особенной части Уголовного кодекса РФ способа и последствий, поскольку вред объекту преступления может быть причинен не любыми, а только определенными действиями [4, с. 20—23; 10, с. 132; 16, с. 137]. Установление объекта зависит от того, насколько полно в диспозиции статьи Особенной части УК РФ описана объективная сторона как элемент состава преступления [33, с. 35].

От того, что мы будем понимать под объектом преступления (человека, предметы материального мира или общественные отношения) и как он будет описан в диспозиции статьи Особенной части УК РФ (путем детального перечисления предметов материального мира или потерпевших либо общим указанием на сферу отношений), зависит беспробельность уголовного закона и соблюдение принципа законности.

Под пробелом в уголовном праве понимают полное или частичное отсутствие в уголовном законе нормативных установлений в отношении фактов, находящихся в сфере уголовно-правового регулирования, и отсутствие ясного указания на признаки преступного деяния (неконкретизированность), необходимость которых обусловлена развитием общества и потребностями практики применения уголовного закона [7, с. 45—46]. Можно выделить пробел в собственном понимании — отсутствие нормы, предназначенной для охраны определенных отношений, — который можно устранить, лишь издав соответствующую норму или применив закон по аналогии. Под пробелом в широком смысле следует понимать ситуации, когда в законе есть норма, охраняющая определенные отношения, но она четко не указывает признаки деяния, причиняющего вред, т. е. имеется несоответствие словесной формы закона его смыслу, когда закон должен применяться в более широком объеме, чем это вытекает из его буквального толкования [8, с. 169].

Пробелом в законе в собственном понимании являлось отсутствие нормы, устанавливающей наказание за ослепление лазерными излучателями пилотов самолетов, что могло привести к их крушению. Такие действия нельзя квалифицировать как хулиганство (ст. 213 УК РФ), поскольку виновный посягает не на общественный порядок, а на общественную безопасность. Не охватываются они и положениями ст. 205 УК РФ, предусматривающей наказание за террористический акт, так как нет цели оказания воздействия на принятие решения органами власти или международными организациями. Учитывая, что применение уголовного закона по аналогии недопустимо, в теории обоснованно предложено дополнить УК РФ нормой, устанавливающей наказание за умышленное направление (фокусирование) лазерного излучения на находящееся в движении воздушное судно, железнодорожный состав либо автотранспортное средство, создающее опасность гибели человека или наступления иных тяжких последствий [24, с. 106—107]. В настоящее время УК РФ дополнен статьей 267.1 УК РФ, предусматривающей наказание за совершение из хулиганских побуждений действий, угрожающих безопасной работе транспортных средств.

Применение уголовного закона по аналогии в отечественном уголовном праве одно время было допустимо и законодательно закреплено. Так, в ст. 151 Уложения о наказаниях уголовных и исправительных 1845 года (далее — Уложение 1845 года) в редакции 1885 года (далее — Уложение 1885 года) отмечалось, что если в законе за подлежащее рассмотрению преступное деяние нет определенного наказания, то суд приговаривает виновного к одному из наказаний, предназначенных за преступления, по важности и роду своему наиболее сходные с ним [29, с. 193].

Думается, что такое правило было сформулировано для устранения пробелов в процессе применения норм Уложения 1845 года ввиду формального определения понятия преступления в дореволюционном законодательстве как совершения противозаконного деяния, запрещенного под страхом наказания, и казуального изложения диспозиций норм, описывающих деяния, признаваемые преступлением. Так, Особенная часть Уложения 1845 года состояла из 2 043 статей [22, с. 171]. Как отмечал В.Д. Спасович, «…вместо постановки общих родовых понятий, под которыми бы судья посредством логического синтеза подводил отдельные случаи, оно (Уложение) задалось казуистикой и занялось утомительным и бесплодным перечислением этих случаев» [26, с. 324—325]. В Особенной части Уложения 1885 года содержалось уже до 1 711 статей [15, с. 68], а Особенная часть Уголовного уложения 1903 года (далее — Уложение 1903 года) включала 611 статей [14, с. 30], при этом каждая статья в отличие от  УК РСФСР 1960 года и УК РФ, как правило, содержала одну часть и отличалась казуальностью изложения.

Как обоснованно считает Г.Н. Борзенков, количественное сравнение Уложения 1903 года с УК РСФСР 1960 года и проектом УК РФ показывает, что тенденция к переходу от чрезмерно казуистических норм к более общим оказалась весьма устойчивой в отечественном уголовном законодательстве [2, с. 46].

Представляется, что казуальность изложения диспозиций норм Особенных частей Уложений 1845, 1885 и 1903 годов основывалась на понимании объекта преступления как человека либо предметов материального мира. Так, в главе 30 Уложения 1903 года «О повреждении имущества, путей сообщения, предостерегательных, граничных и тому подобных знаков или иных предметов» были расположены нормы, устанавливающие наказание за повреждение имущества. Статьей 547 была предусмотрена ответственность за умышленное повреждение чужого имущества (ст. 167 УК РФ), в ст. 549 — за умышленное повреждение сухопутного или водного пути сообщения (ст. 263 УК РФ), в ст. 553 — за повреждение без цели оскорбить святыню церкви или христианского молитвенного дома, в ст. 554 — за повреждение могилы или надгробного памятника, если эти действия были совершены без цели поругания умершего (ст. 243 УК РФ), в ст. 556 — за повреждение телефона или телеграфа, в ст. 550 — за повреждение публичного памятника, предмета науки и искусства (ст. 243 УК РФ), а также склада воинских боеприпасов и гидротехнических сооружений. При этом законодатель не указывал на цели действий виновного, как это сделано в УК РФ, где такие действия в зависимости от цели следует квалифицировать как диверсию (ст. 281 УК РФ). В статье 557 была установлена ответственность за повреждение служащих для водного пользования водного пути, шлюза, водоспуска, плотины, моста или иного сооружения для переправы, судоходства или предупреждения наводнения, если это повреждение повлекло наводнение или остановку в сообщении, а в ст. 558 — за повреждение железнодорожного пути или подвижного состава железной дороги, парохода или морского судна, предостерегательного знака, повлекшее нарушение безопасности движения или плавания [28, с. 747—781].

В советское время в теории уголовного права начиная с 1920-х годов формируется концепция «объект преступления — общественные отношения», основывающаяся на положениях ст. 6 УК РСФСР 1926 года, признававшей общественно опасным всякое действие или бездействие, направленное против советского строя или нарушающее правопорядок, установленный рабоче-крестьянской властью [21, с. 135; 25, с. 58, 203, 230].

Таким образом, законодатель отказался от определения преступления через признак противоправности, поставив во главу угла такое свойство деяния, как причинение вреда. В то же время при анализе конкретных составов преступлений объект преступления отождествлялся с его предметом, под которым понимались определенные блага, что характерно для досоветского периода.

Так, А.А. Пионтковский, отмечавший, что объектом всякого преступления являются общественные отношения, охраняемые аппаратом уголовно-правового принуждения, при анализе конкретных составов указывал, что объектом присвоения является чужое имущество [19, с. 9; 20, с. 129—130]. Признание непосредственным объектом преступления определенных благ или имущества объяснялось традициями и воззрениями досоветской школы уголовного права, что повлияло на систему Особенной части УК РСФСР 1926 года, тождественной системе Особенной части Уложения 1885 года и в первоначальной редакции характеризовавшейся незначительным количеством норм Особенной части, которая начиналась со ст. 58 и заканчивалась ст. 205, и краткостью их изложения. Тем самым значительная сфера отношений не подлежала уголовно-правовой охране, что послужило причиной частого внесения дополнений в Особенную часть УК РСФСР 1926 года, и уже в 1940 году кодекс был дополнен статьей 58.14.

Краткость формулировок диспозиций норм Особенной части и стремление государства урегулировать многие отношения при помощи норм уголовного права порождали пробелы, которые необходимо было ликвидировать для обоснования законности уголовных репрессий, чем и объясняется применение закона по аналогии. Согласно ст. 16 УК РСФСР 1926 года «если то или иное общественно опасное действие прямо не предусмотрено настоящим Кодексом, то основания и пределы ответственности за него определяются применительно к тем статьям Кодекса, которые предусматривают наиболее сходные по роду преступления».

Как видим, применение уголовного закона по аналогии ограничивалось родовым сходством, которое выражалось в однородности объекта посягательства. Уголовный закон не мог применяться по аналогии при несовпадении родового объекта, а также признаков субъекта и субъективной стороны совершенного общественно опасного деяния с субъективными признаками состава преступления, указанными в диспозиции статьи Особенной части УК РСФСР 1926 года [27, с. 210—213].

Следовательно, статья Особенной части уголовного кодекса могла применяться по аналогии, если описываемый ею состав преступления совпадал с квалифицируемым деянием по родовому объекту, а также по признакам субъекта и форме вины, но полностью не охватывала все действия (бездействие), которые составляли объективную сторону совершенного деяния.

Соответственно, чтобы избежать применения закона по аналогии, объект преступления в диспозиции статьи Особенной части УК РФ должен быть описан так, чтобы охватывать значительный объем охраняемых отношений. Для этого объектом преступления следует признавать общественные отношения, используя абстрактный способ изложения диспозиций уголовно-правовых норм, так как чем более детализированы признаки состава преступления, описанного в диспозиции уголовно-правовой нормы, тем уже сфера его применения. И наоборот, чем в более общих выражениях изложена диспозиция закона, чем меньше конкретных признаков в нем указано, тем шире масштаб его применения.

Таким образом, форма уголовного закона напрямую зависит от той свободы, которую законодатель считает необходимым предоставить практике при применении этого закона [3, с. 329]. Так, в Уложении 1845 года в главе «О преступлениях против Государя Императора и Членов Императорского дома» составы преступлений были сформулированы нечетко и объект преступления был определен абстрактно. Это объясняется не низким уровнем законодательства, а стремлением обеспечить широту и произвол судебно-административных репрессий [22, с. 176], когда абстрактный способ изложения уголовно-правового запрета посягательства на важнейший объект уголовно-правовой охраны — неприкосновенность государственного устройства — обеспечивал беспробельность уголовного закона.

Концепция непосредственного объекта преступления — общественных отношений как содержательной абстракции — предоставляет возможность расширительного толкования диспозиции статей Особенной части УК РФ. Б.С. Никифоров отмечал: «Ее полезность определяется тем, что она дает возможность видеть политическое содержание преступлений, совершаемых в СССР, и поэтому является основой и ориентиром для построения более конкретных определений. Более того, она делает такие определения необходимыми, потому что сама по себе не обладает, не должна и не может обладать конкретностью, необходимой для решения практических задач борьбы с преступностью в соответствии с принципами социалистической законности» [16, с. 113]. Абстрактный способ описания диспозиций норм Особенной части основывается на признании непосредственным объектом преступления общественных отношений, что позволяет, применяя уголовный закон, трактовать его расширительно, избегая пробелов и аналогии закона.

Так, ст. 106 УК РФ устанавливает наказание за убийство матерью новорожденного ребенка во время родов, что подразумевает причинение смерти человеку. Однако согласно приказу Министерства здравоохранения и социального развития РФ от 27.12.2013 № 1687н «О медицинских критериях рождения, форме документа о рождении и порядке его выдачи», которым несмотря на спорность ряда его положений следует руководствоваться правоприменителю, моментом рождения ребенка является момент отделения плода от организма матери, и поэтому, если руководствоваться приведенным приказом, следует признать, что в процессе родов человека еще нет. При буквальном толковании закона причинение смерти ребенку, еще не вышедшему из родовых путей, нельзя квалифицировать как убийство. В то же время применение в этом случае ст. 106 УК РФ не вызывает сомнений в ее целесообразности [1, с. 62—63], поскольку объектом убийства признается не человек, а отношения в сфере неприкосновенности его жизни и здоровья. В теории обоснованно полагают, что для буквального толкования уголовного закона необходимо придать плоду, достигшему 22-недельного развития, статус человека, а не эмбриона, и тогда умерщвление плода до его полного появления на свет будет охватываться понятием убийства [23, с. 43—47; 32, с. 76]. В теории для устранения обозначенной проблемы также было предложено исключить указание на время совершения преступления «во время родов» [11].

Определение сферы охраняемых отношений, выступающих объектом преступления, осуществляется непосредственно или косвенно указанием на признаки потерпевшего и предмета преступления, которые в свою очередь характеризуют объективную сторону. Конкретизация признаков потерпевшего и предмета преступления ведет к излишней детализации объективной стороны преступления и уменьшению объема объекта преступления — охраняемых отношений. Это наглядно просматривается на примере норм, предусматривающих наказание за посягательство на половую свободу женщины (статьи 131, 132 УК РФ). В период действия УК РСФСР 1960 года возникали вопросы квалификации действий лиц, совершавших в отношении женщины против ее воли не половое сношение, а иные насильственные действия сексуального характера, которые суды квалифицировали как изнасилование, что, по мнению М.А. Кауфмана, являлось применением уголовного закона по аналогии [6, с. 13].

Представляется, что если признавать в качестве объекта преступления женщину, что не совсем обоснованно, то тогда в указанной ситуации следует признать применение уголовного закона по аналогии, если же признавать объектом преступления отношения, обеспечивающие свободу женщины удовлетворять определенные потребности, то имело место его расширительное толкование. В настоящее время половое сношение против воли женщины следует квалифицировать как изнасилование (ст. 131 УК РФ), а совершение иных действий сексуального характера — по ст. 132 УК РФ. Таким образом, введение дополнительной нормы устранило расширительное толкование, но привело к двойному вменению при квалификации фактически сходных ситуаций. Так, если один виновный с единым умыслом совершит два традиционных гетеросексуальных половых сношения, его действия следует квалифицировать по ч. 1 ст. 131 УК РФ, если один естественный половой акт — по ч. 1 ст. 131 УК РФ, а другой в анальное или ротовое отверстие — по ч. 1 ст. 132 УК РФ, то по совокупности преступлений, хотя фактически совершено единое продолжаемое преступление, ему может быть назначено наказание до 9 лет лишения свободы. Поэтому наличие ст. 132 УК РФ небезупречно. Все признаки основного состава (за исключением вида сексуальных действий и потерпевших), квалифицирующие признаки обоих составов преступлений, а также виды и размеры наказания за его совершение идентичны признакам изнасилования и наказаниям, которые могут быть за него назначены. Поэтому в УК РФ следует предусмотреть норму, устанавливающую наказание за насильственные действия сексуального характера, не детализируя их виды, что невозможно в силу их разнообразия. Это устранит проблемы толкования понятия «половое сношение».

Аналогичным образом должна быть сформулирована объективная сторона преступления, предусмотренного частями 1 и 2 ст. 134 УК РФ, а характер и количество действий, совершенных виновным, должны учитываться при назначении наказания [9, с. 291—292].

Если границы объекта преступления в диспозиции статьи строго не очерчены — нет указания на определенные свойства потерпевшего и предмета преступления и признаки объективной стороны не конкретизированы, то содержание этой нормы можно трактовать расширительно, поскольку объектом преступления выступают общественные отношения в определенной сфере.

Так, норма, предусмотренная ст. 179 УК РФ, устанавливает наказание за принуждение к совершению конкретной сделки или к отказу от ее совершения и при ее буквальном толковании не охватывает принуждение к отказу от определенной деятельности, что часто встречается на практике. Поэтому в теории предложено дополнить диспозицию этой статьи указанием на принуждение к отказу от ведения предпринимательской или иной экономической деятельности [30, с. 8—9].

Однако учитывая, что объектом преступления, предусмотренного ст. 179 УК РФ, выступает свобода экономической деятельности, диспозицию указанной статьи следует толковать расширительно, признавая преступлением принуждение к отказу от совершения экономической деятельности.

Аналогично следует решать вопрос о применении ст. 292 УК РФ, предусматривающей наказание за внесение в официальные документы заведомо ложных сведений, а также исправлений, искажающих их действительное содержание, если эти деяния совершены из корыстной или иной личной заинтересованности. На практике часто составляют фиктивный документ, отражая в процессуальных документах его оформление, чем, по мнению П.С. Яни, затушевывается применение по аналогии ст. 292 УК РФ, поскольку составление, изготовление и выдачу поддельного документа нельзя считать внесением в официальные документы заведомо ложных сведений [34, с. 14].

Однако согласно толковому словарю «составить» означает «собрать, объединить что-либо», а «оформить» — «придать чему-либо установленную форму» [17, с. 737, 474]. Следовательно, содержание терминов «составить» и «оформить» пересекается. Учитывая, что объектом служебного подлога выступают отношения в сфере официального документооборота, представляется, что в данном случае речь идет не о применении закона по аналогии, а о расширительном толковании ст. 292 УК РФ.

Излишне подробно перечислены предметы преступления в диспозиции ст. 142.1 УК РФ, устанавливающей наказание за фальсификацию подписи избирателя в списке избирателей, что порождает проблемы в процессе правоприменения, поскольку возможна подделка подписи избирателей в документах, не указанных в диспозиции ст. 142.1 УК РФ. Поэтому одним из вариантов может быть указание в диспозиции ст. 142.1 УК РФ на фальсификацию подписей избирателей в документах, непосредственно обусловливающих процедуру голосования [31, с. 53—58].

В диспозиции ч. 1 ст. 185.1 УК РФ сформулированы всевозможные способы рейдерских захватов, но эти способы постоянно совершенствуются. Представляется обоснованным предложение абстрактно указывать способы рейдерских захватов, используя, например, такую формулировку: «Совершение незаконных действий (бездействия), направленных на захват управления в юридическом лице» [5, с. 251].

Еще в начале ХХ века было отмечено, что перечень действий, являющихся преступлением, приводимый для наглядности, должен заканчиваться указанием общего понятия для исключения превращения диспозиции в казуистическую, с широким допущением аналогии [12, с. 21]. Разумеется, абстрактный способ изложения уголовно-правового запрета, основывающийся на признании непосредственным объектом общественных отношений, допустим не всегда. Наиболее оптимальное соотношение абстрактного и казуистического приемов определяется правилом: чем абстрактнее описаны действия, характеризующие объективную сторону преступления, тем конкретнее должны быть указаны последствия, и наоборот [18, с. 85—86].

Таким образом, при описании объективной стороны преступления в диспозиции статьи Особенной части УК РФ необходимо руководствоваться положением, что объектом преступления выступают не человек и предметы материального мира или информация, а общественные отношения в определенной сфере, что и обусловливает абстрактный способ изложения уголовно-правовых запретов. Использование абстрактных формулировок позволяет избежать пробелов, которые неизбежны при казуистическом изложении, и применения норм уголовного права по аналогии. Признание общественных отношений объектом преступления обусловлено следующим. Во-первых, постепенным переходом законодателя от казуального изложения норм Особенной части к обобщенному описанию преступления в диспозициях норм Особенной части. Условно эту причину можно назвать причиной законодательного характера. Во-вторых, стремлением государства обосновать широкое применение норм уголовного права по аналогии, когда возникала угроза причинения вреда его интересам. Условно ее можно назвать причиной политического характера.

Список литературы

1. Бавсун М.В. Соотношение законности и целесообразности как основных принципов отечественного уголовного законодательства // Правоведение. 2010. № 6. С. 62—63.
2. Борзенков Г.Н. Имущественные преступления в Уголовном уложении 1903 года // Вестник МГУ. Серия 11. Право. 1993. № 5. С. 46.
3. Брайнин Я.М. Уголовный закон и его применение. М., 1967. С. 329.
4. Галахова А.В. Вопросы квалификации преступлений в уголовном праве и судебной практике (по признакам объекта) // Российский следователь. 2010. № 13. С. 20—23.
5. Иванчин А.В. Конструирование состава преступления: теория и практика. М., 2014. С. 251.
6. Кауфман М.А. Аналогия в уголовном праве // Российская юстиция. 2005. № 12. С. 12—16.
7. Кауфман М.А. Пробелы в уголовном праве: понятие, причины, способы преодоления. М., 2007. С. 45—46.
8. Ковалев М.И. Советское уголовное право. Курс лекций. Советский уголовный закон. Вып. 2. Свердловск, 1974. С. 169.
9. Кондрашова Т.В. Проблемы уголовной ответственности за преступления против жизни, здоровья, половой свободы и неприкосновенности. Екатеринбург, 2000. С. 291—292.
10. Коржанский Н.И. Объект и предмет уголовно-правовой охраны. М., 1980. С. 132.
11. Князев Д.С. Проблемы квалификации убийства матерью новорожденного ребенка и пути их преодоления // Российский следователь. 2010. № 16. Доступ из СПС «КонсультантПлюс».
12. Люблинский П.И. Техника, толкование и казуистика уголовного кодекса / под ред. и с предисл. В.А. Томсинова. М.: Зерцало, 2004. С. 21.
13. Мальцев В.В. Проблема уголовно-правовой оценки общественно-опасных последствий. Саратов, 1989. С. 11.
14. Наумов А.В. История создания и общая характеристика Уголовного уложения 1903 года // Вестник МГУ. Серия 11. Право. 1993. № 5. С. 30.
15. Наумов А.В. Российское уголовное право. Общая часть: курс лекций. М., 1996. С. 68.
16. Никифоров Б.С. Объект преступления по советскому уголовному праву. М., 1960. С. 113, 137.
17. Ожегов С.И. Словарь русского языка / под общ. ред. Л.И. Скворцова. М., 2003. С. 474, 737.
18. Панько К.К. Теория и практика законотворчества в уголовном праве. М., 2011. С. 85—86.
19. Пионтковский А.А. 113-ая и 185-ая статьи Уголовного кодекса // Растрата и растратчики. М., 1926. С. 9.
20. Пионтковский А.А. Уголовное право РСФСР. Часть Общая. М., 1924. С. 129—130.
21. Пионтковский А.А. Учение о преступлении. М., 1960. С. 135.
22. Развитие русского права в первой половине XIX века. М., 1994. С. 171, 176.
23. Романовский Г.Б. Начало жизни человека в уголовном праве // Криминологический журнал Байкальского государственного университета экономики и права. 2012. № 3. С. 43—47.
24. Савинков А.А. К вопросу о правовом регулировании деяний, связанных с применением лазерного излучения, ставящих под угрозу безопасность, жизнь и здоровье пассажиров воздушного, железнодорожного и автомобильного транспорта // Библиотека криминалиста. 2013. № 3. С. 106—107.
25. Сборник материалов по истории социалистического уголовного законодательства (1917—1937 гг.). М., 1938. С. 58, 203, 230.
26. Спасович В. Учебник уголовного права. Т. 1. Спб., 1863. С. 324—325.
27. Трайнин А.Н. Избранные труды / сост., вступит. ст. Н.Ф. Кузнецовой. СПб., 2004. С. 210—213.
28. Уголовное Уложение 1903 года. Спб., 1904. С. 747—781.
29. Уложение о наказаниях уголовных и исправительных 1885 года. Издано Н.С. Таганцевым. Спб., 1912. С. 193.
30. Устинова Т.Д. Принуждение к совершению сделки или отказу от ее совершения // Законность. 2013. № 2. С. 8—9.
31. Фурса Е. Предмет фальсификации подписей избирателей (ст. 142.1 УК РФ) // Уголовное право. 2013. № 2. С. 53—58.
32. Шарапов Р. Начало уголовно-правовой охраны жизни человека: опыт юридического анализа // Уголовное право. 2005. № 1. С. 75—77.
33. Шарапов Р.Д. Физическое насилие в уголовном праве. СПб., 2001. С. 35.
34. Яни П.С. Квалифицированный состав служебного подлога // Законность. 2010. № 12. С. 13—16.